Алексей ВЛАДИМИРОВ

Вчера в передаче «Воскресный вечер с Владимиром Соловьёвым» прозвучало, что Запад сейчас поменялся местами с СССР, который организовывал революции и движения в советские времена по всему миру. Может быть и не в этой передаче вчера это прозвучало, но это не важно. Важно, что это представление, это ощущение существует на уровне и общественного сознания, и экспертного сообщества, формирующего это самое общественное сознание.
Надо сказать, что само это утверждение и представление как раз результат деятельности нашего противника времён холодной войны, результат их идеологических диверсий.
Можно подчеркнуть, что со стороны грубого и неосознаваемого общественного сознания, мы (СССР) строили тогда в мире социализм, а Запад – демократию.
Ну а дальше в связке с этим идут банальные всякие утверждения о правоте, невозможности чего-то, или возможности, и прочая информационная лабуда.
Смело можно утверждать, что ни мы не строили социализм в мире, ни Запад не строил никакую демократию ни тогда, ни сейчас. Конечно, им важно это утверждать, поскольку это составляет самую суть информационного воздействия и влияния на людей, но нам эти мифы оценочно безразличны.
А чем же мы и они тогда и сейчас занимались и занимаемся?
Мы (СССР) формировали условия в разных странах, вставших на путь сотрудничества и союзничества с нами, условия ускоренной индустриализации и модернизации всех сфер жизнедеятельности общества. Причём, делали мы это на определённых нравственных принципах, которые задавали границы так называемой экономической эффективности. Короче, поо правде и по совести мы помогали другим попасть в современность.
Было ли это социализмом или социалистическим выбором? На словах было. Но мы с вами знаем, что как о человеке нельзя судить на основе того, что он думает о себе, так и о таких странах и эпохах нельзя судить на основе того, что они провозглашали, объявляли и называли.
В общем, на одном из начальных ещё этапов развития, Советский Союз отказался от идеи мировой революции, от борьбы за формирование советской мировой республики. Нам в данном случае, не важно, когда и почему это произошло. Достаточно обычной констатации этого и замены борьбы за низвержение мировой капиталистической системы сотрудничеством с ней, идеологическое обоснование которого было сформулировано в «мирном сосуществовании» двух систем.
Мирное сосуществование означало ещё один важный элемент в изменении наших отношениях с Западом:
- Запад по прежнему ставил своей целью уничтожение СССР и мировой социалистической системы (как она себя называла). Одной из форм такой тотальной борьбы против Советского Союза и была холодная война;
- СССР не ставил своей целью уничтожение и подрыв Запада и даже более того, не давал росткам радикализма на Западе вырасти в какое-то существенное движение. Свой отказ от борьбы против Запада, отказ от идеи всемирной социалистической (коммунистической) революции на практике СССР сформулировал и проводил в политике мирного сосуществования двух систем.

Мих. Лифшиц. Собрание сочинений в трех томах. Том III. Москва, "Изобразительное искусство",1988, С.230 - 258.

http://mesotes.narod.ru/lifshiz/nravzz.htm

В один из осенних дней 1914 года, когда на западном фронте догорало первое большое сражение мировой войны, в библиотеке швейцарского города Берна работал скромно одетый посетитель, с виду русский. Беглым, но разборчивым почерком он записал в этот день в своей тетради: "Опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научались из истории и не действовали согласно урокам, которые из нее можно было бы извлечь. Каждой эпохе свойственны столь своеобразные обстоятельства, она представляет собой столь индивидуальное состояние, что только исходя из него самого, основываясь на нем, должно и единственно возможно судить о ней".

Эти слова принадлежат Гегелю. Посетитель швейцарской библиотеки был Ленин. Сделав выписку из "Философии истории" Гегеля, он заметил на полях тетради: "Очень умно!" (29, 281-282).

Говорят, что первая мировая война стоила человечеству больше жертв, чем все бесконечные войны целого тысячелетия от Карла Великого до фельдмаршала Мольтке. Мутная волна одичания поднялась со дна европейской цивилизации. Вместо мирного торжества гуманности, долголетия, гигиены и других торжественных обещаний положительного XIX столетия Европа в конце 1914 года погрязла в тине окопной жизни. Никто, даже главные режиссеры этой драмы не знали, чем она кончится. Впереди была неизвестность - газовая война, призрак голода и разрухи.

Вот что можно прочесть между строк в старой тетради, сохранившей для нас живую память времени. Уходила в прошлое целая полоса мировой истории, и нужно было сделать вывод из катастрофы, которая обрушилась на большинство людей неожиданно. "Европейская война,- писал Ленин,- означает величайший исторический кризис, начало новой эпохи" (26, 102).

Война произвела неотразимое впечатление на психологию масс, затронув ее глубоко и обнажив такие бездны, что было от чего прийти в отчаяние. В цюрихском "Кабаре Вольтер" кривлялись дадаисты - все кончено, говорили их странные позы, мы исполняем последний танец на краю пропасти. В Германии Шпенглер предсказывал гибель Европы вследствие биологического истощения ее богатой культуры. Во Франции Поль Валери писал о кризисе разума. Обозначилось что-то похожее на выход за пределы всякого смысла, открылась закраина жизни, в которую прежде никто не хотел заглядывать.

Но времена общественных кризисов, даже самых жестоких, имеют свой исторический быт, и люди продолжают жить в самых напряженных условиях, несмотря на то что их сознание рисует им сцены гибели мира. Один современный роман называется "Двадцать пятый час", одно музыкальное произведение-"Катастрофа, среди которой мы живем". В одной книге по истории философии мы читаем, что реализм сегодняшнего дня есть обращение к непонятному, тревожному и злому, "прыжок в глубину, где нас встречает своим неотвратимым взором чуждая нам, жуткая и враждебная действительность". Без всякой литературной метафоры можно сказать, что мрачные пророчества стали товаром широкого потребления. Чаще всего обращаются к тем признакам современной эпохи, которые можно выразить словами Канта - радикально-злое.

Добра всегда не хватало в атмосфере нашей планеты. Существует даже особая теория об отставании моральной культуры от прогресса науки и техники. Но этого в данном случае мало. Радикально-злое не есть простой недостаток, это отрицательная величина, зло активное. В обширной литературе по "кризисознанию", как называют социологию, речь идет о подъеме темной, иррациональной стихии, всегда таившейся под внешним слоем цивилизации. Миф ХХ века имеет много различных версий в зависимости от политического направления и философской окраски, но каждая из них начинается с рассказа о бунте агрессивных инстинктов против моральной цензуры, о разрушении канонов истины, добра и красоты, неспособных больше сдерживать напор горячей, как лава, жизни.

Почему Чарлз Джозеф Уитмен, взобравшись на тридцать первый этаж здания университета в Техасе, убил из снайперского ружья несколько десятков человек, случайно оказавшихся на площади? Можно ли объяснить такие припадки бесцельной злобы (а их все больше и больше в отчетах мировой печати) какими-нибудь рациональными причинами? Откуда возникает желание изгадить мерзкой надписью чистую стену только что построенного дома? Какое странное чувство рождает в груди живого существа желание сломать другую жизнь? И нет ли в сердце всего человечества тайной жажды самоуничтожения, заставляющей его, подобно мотыльку, лететь на огонь?

Марксизм третирует человечество как сволочь, писал в начале века Зомбарт. Теперь мы чаще слышим другие упреки. Современные Зомбарты пишут, что марксизм прошел мимо необъяснимой, дьявольской стороны в истории рода "человек". Современные Зомбарты пишут, что экономические причины не могут объяснить активное отвращение к духовной жизни, растущее в недрах современной культуры, явления массовой жестокости, фанатизма, погони за обманчивым и уродливым призраком власти над другими людьми. Почему целые поколения бездумно идут на войну, чтобы убивать себе подобных? А если они обмануты военной пропагандой, то почему находятся люди, способные обманываться?

В конце июля 1914 года по всем европейским странам прокатилась волна антивоенных демонстраций. Берлинский полицей-президент фон Ягов и префект парижской полиции Мальви пугали свои правительства возможностью переворота. В царском Петербурге политическая всеобщая стачка против войны охватила более ста тысяч человек. И все же, несмотря на протест сознательных рабочих, через месяц вся Европа была объята военным угаром. Громадную роль в этом сыграли измена вождей социализма и обман народов шовинистической пропагандой, но факт остается фактом: самые низменные настроения ненависти и недоверия к другим нациям, черносотенного и лицемерно-демократического патриотизма на время оказались сильнее. Они оказались настолько сильнее, что Ленин допускал для социалистов возможность "подчинения большинству нации", при условии, что даже в окопах революционер остается верен себе и продолжает готовить массы к братанию и будущей гражданской войне (см.: 26, 123).

Откуда же этот прилив бессмысленной ненависти к другим народам, разбивший сплочение рабочего интернационала? Не означают ли такие факты и тысячи других подобных фактов XX века, что роковые свойства человеческой природы сильнее классовых интересов и всякой рациональной мысли? В этом направлении движется теперь большой поток буржуазного мышления.

Один немецкий врач-психиатр объясняет происхождение войн XX столетия "необузданной жаждой практической деятельности у человека, которому цивилизация закрыла все пути для осуществления подобной самодеятельности". В историческом смысле сознание этого врача есть сознание больного, а по сознанию больного нельзя судить о болезни. Однако сознание больного является тем не менее материалом для клинического анализа. Так и теории современной эпохи, открывшие в ней присутствие отрицательного потенциала, грозящего взорвать все здание человеческой культуры, если не будут найдены средства для ослабления или разрядки этого напряжения, являются с научной точки зрения ложными теориями, сохраняющими все признаки классовой мифологии. И все же им можно верить как человеческим документам, которые выражают болезнь времени. Отрицательный потенциал и связанная с ним нравственная проблема - не выдумка, они действительно существуют.

Реальный факт возрождения радикально-злого в общественной и частной жизни людей XX столетия, освещаемый в разных его проявлениях современной социологией и философией культуры, показывает с новой очевидностью, что картина этой ступени, набросанная Лениным в период мировой катастрофы 1914-1917 годов, верна во всех своих основаниях. Но сделаем из нее нужные выводы.

Войны нашего времени ведутся в эпоху исторического подъема масс, кипящего общественного недовольства безличной властью экономических условий, сделавших громадное большинство людей рабами капитала. То, что на языке политической экономии называется господством монополий, олигополии, государственного капитализма, для каждого отдельного человека есть личная зависимость его от слепой, невидимой силы, как бы всеобщей, распространяющей свою железную волю на все уровни жизни - на рабочего в синем комбинезоне, на конторского служащего в белом воротничке, на офицера, воюющего в колониях, на ученого, чиновника и лавочника. Где-то вдали таинственные господа положения завязывают первые узлы этой сети, но этих людей немного, и они хорошо укрыты от излишнего любопытства и ненависти людской толпы.

Поздний капитализм с его переходом от свободной конкуренции к монополии создал условия, в которых большинство человечества лишено всякого подобия самостоятельной деятельности. Люди - безгласные исполнители, марионетки, играющие определенную роль в их собственной жизни без убеждения в том, что принимаемые ими позы оказывают действительное влияние на эту жизнь. Так человек стал homo ludens, пo известному выражению одного из властителей дум современного Запада, человеком, играющим в какую-то удивительно дурную игру при всем напряжении его физических и духовных сил.

Бывало и в прежние времена, что проклятие рабства ложилось на целые слои людей, превращенных в слепые орудия чуждой власти. Это было их исключительное положение, вне гражданского общества. Большинство населения сельских и городских общин также страдало от угнетения и произвола. Но при всех бедствиях, неотделимых от их общественного состояния, эти люди могли найти известный выход для своей самодеятельности в упорном земледельческом труде, в развитии ремесла и художественного творчества, в народных празднествах и обрядах. Современное капиталистическое общество оставило лишь узкие щели для подобного удовлетворения. Среди кажущейся свободы и действительного подъема массовой воли к человеческому достоинству оно создает еще небывалый в мировой истории новый казенный мир, отравляя всякое движение личности сознанием не настоящего, а искусственного, заранее данного по определенным стандартам удовлетворения.

Мы часто слышим, что современный капитализм оставил далеко позади закон абсолютного обнищания. Поскольку речь идет о завоеваниях трудящихся, это отчасти так. Однако закон, открытый Марксом, возвращается в другом виде. Во-первых, все удобства жизни, достигнутые массами в богатых капиталистических странах, куплены ценой такого нервного напряжения на производстве и в обыденной жизни, что баланс утрат и приобретений остается недостаточно ясным. Во-вторых, подъем производительных сил и культуры делает средства развития не менее важными, чем средства существования. На этом историческом фоне растущая духовная нищета вполне заменяет физическую. В-третьих, что наиболее важно, свобода - тоже потребность, и голод в этой области, признаваемый всеми свидетелями прямо или косвенно, есть самое большое лишение.

И если в наши дни значительный слой вольноотпущенников капитала живет достаточно сытно, то эти люди каждый день чувствуют свое ничтожество. Вот почему они опьяняют себя новизной потребления, гонятся за престижем и мстят другим, сознавая свое бессилие. Все эти психологические симптомы описаны теперь в неисчислимом количестве книг и статей, которые скоро можно будет изучать только методами статистики. Отсюда массовое сознание неполноты жизни, или, как сегодня говорят, неустройства среди культуры.

[…]

Никто не может отрицать прогрессивных завоеваний современного капитализма, никто не может отрицать и тот несомненный факт, что имущие классы были втянуты в этот прогресс насильно, против их воли. Однако не сила играла главную роль в исторических сдвигах нашего времени. Прежде всего нельзя забывать, что в начале революционной эры материальные преимущества были на стороне реакционных классов. Советская власть казалась неизмеримо слабее своих противников, слабее в хозяйственном и военном отношении, слабее оружием и деньгами, но она далеко превосходила враждебный лагерь своим обаянием. История будто нарочно создала такое испытание, при котором моральное превосходство и материальный вес не совпадали. И Ленин, великий трезвый реальный политик, презирающий бессильные фразы отвлеченной морали, не раз подчеркивал этот факт. Летом 1919 года он сказал английскому журналисту Уильяму Гуду, что морально советская система победила уже сейчас. Доказательство - тот страх, который испытывает перед идеями Октября международная буржуазия. Приблизительно ту же мысль выразил он в беседе с американским корреспондентом Линкольном Эйром в феврале 1920 года. Говоря о военном положении, Ленин сказал, что оно, "несомненно, свидетельствует об огромной моральной силе, которой мы обладаем" (40, 155). Эта сила более важная, чем экономическое могущество и нагромождение массы военных средств. В чем она? Весной 1921 года Ленин спрашивает о том, что помогло русскому рабочему перенести выпавшие на его долю неслыханные лишения. "Никогда страна не достигала такой усталости, изношенности, как теперь. Что же давало этому классу моральные силы, чтобы пережить эти лишения? Ясно, совершенно очевидно, что откуда-нибудь он должен был брать моральные силы, чтобы преодолеть эти материальные лишения. Вопрос о моральной силе, о моральной поддержке, как вы знаете, вопрос неопределенный, все можно понимать под моральной силой и все можно туда подсунуть. Чтобы избежать этой опасности,- подсунуть что-либо неопределенное или фантастическое под это понятие моральной силы,- я себя спрашиваю, нельзя ли найти признаков точного определения того, что давало пролетариату моральную силу перенести невиданные материальные лишения, связанные с его политическим господством? Я думаю, что если так поставить вопрос, то на него найдется точный ответ". И Ленин отвечает на этот вопрос следующим образом. Рядом с революционной Россией стояли не отсталые, а передовые страны. "Моральной силой русского рабочего было то, что он знал, чувствовал, осязал помощь, поддержку в этой борьбе, которая была! оказана ему пролетариатом всех передовых стран в Европе". И далее: "Опираясь на эту поддержку, наш пролетариат, слабый своей малочисленностью, измученный бедствиями и лишениями, победил, гак как он силен своей моральной силой" (43, 133-135).

Еще более важно в теоретическом отношении определение моральной силы, которое Ленин дает в другой речи 1921 года. "Материально в отношении экономическом и военном мы безмерно слабы, а морально,- не понимая, конечно, эту мысль с точки зрения отвлеченной морали, а понимая ее, как соотношение реальных сил всех классов во всех государствах,- мы сильнее всех. Это испытано на деле, это доказывается не словами, а делами, это уже доказано раз, и, пожалуй, если известным образом повернется история, то это будет доказано и не раз" (44, 300). Значит, моральная сила имеет свое объективное содержание, только более всеобщее, безусловное, чем простое количество материальных средств, брошенных на чашу весов. Моральная сила есть отношение историческое, классовое, но все же величина, которая может расти, которую нужно беречь как зеницу ока, ибо ее можно растратить попусту, зря и совсем потерять. А заменить эту великую драгоценность ничем нельзя - ни богатством, ни хитростью, ни оружием. Без нее все это будет не к добру.

В оценке моральной силы столкнулись три точки зрения. Во-первых, старая сентиментально-обывательская позиция с ее абстрактным пониманием свободы и справедливости, то, что Ленин назвал "слепком с отношений товарного хозяйства". Всякого рода злоупотребления властью, безобразия и ошибки в строительстве новой жизни усиливали эту позицию психологически. С другой стороны, соблюдение формальной демократии могло бы дать сильной стороне, то есть международной буржуазии и всем противникам советского строя внутри страны, возможность организации для контрреволюционного переворота. За общими благонамеренными фразами старой морали скрывались неравное отношение сил, кровавая расправа и восстановление капитализма. Не следует забывать об этом и теперь.

Другая точка зрения состояла в полном отрицании объективного и нравственного содержания общественной жизни во имя классовой позиции пролетариата, отвергающего всякие фетиши и признающего только язык целесообразности и силы. Такой взгляд представлен, например, во время профсоюзной дискуссии Троцким, но он может иметь и другие версии, вплоть до формулы "острие против острия" современного маоизма. Несмотря на свою классовую пролетарскую внешность, эта антимораль принадлежит дьяволу in persona старой буржуазной идеологии, а не марксизму.

Третья точка зрения, выражающая основную линию Октябрьской революции, исходит из всеобщего отношения классов во всем мире. "Как вы могли,- пишет Ленин Г. Мясникову 5 августа 1921 года,- с общеклассовой оценки, т. е. с точки зрения оценки отношений между всеми классами, скатиться до оценки сентиментально обывательской? Это для меня загадка" (44, 80). Кто хорошо помнит "Что делать?" Ленина, тому не покажется новой такая постановка вопроса. Ибо для Ленина класс - не эгоистическая общественная группа, способная видеть себя только в зеркале своих интересов. Область истинно классового сознания есть всегда связь всеобщего, отражение классовых сил и отношений во всем обществе. В письме к Мясникову речь идет о практической стороне этой общеклассовой оценки. В "Что делать?" Ленин рассматривал вопрос главным образом под углом зрения теоретического сознания рабочего класса, научного социализма. Но в обоих случаях исходный пункт один и тот же.

Таким образом, существует содержание моральной силы. Оно измеряется отношением данного класса к общественному целому. И так как оно объективно, его нельзя изменить простым напряжением воли заинтересованных общественных сил, при помощи насилия, хитрости или денег. С другой стороны, моральная сила может быть реализована в деятельном сплочении большинства против паразитов, и тогда взаимная поддержка, братское чувство делает чудеса, или же она может существовать только идеально, то есть как простая возможность. Для человеческой воли здесь открывается обширное поле деятельности. Лишь бы эта воля не вступала в безнадежный конфликт с исторической моральной силой, не нарушала условия, при которых эта сила может быть реализована в действительном объединении и братском подъеме людей, не вызывала своими действиями обратных результатов.

Чудес в истории не бывает, но в ней бывают великие повороты, иногда неожиданные и настолько богатые историческим содержанием, что они могут казаться настоящим чудом. Невыносимость мировой казармы создала в наши дни громадную массовую силу, пугающую обывателя и действительно чреватую большими бедами, если она не получит свободного выхода. Но эта сила является также великой надеждой человечества. Она способна порвать кровавую сеть международных несправедливостей, поднять людей над уровнем их борьбы за преимущества, карьеру, существование, сплотить их в большинстве, несмотря на все различия, единой волей к светлой деятельности. Это возможно. Хотите видеть пример такого чуда? Взгляните на Октябрьскую революцию.

Владимир ВОРОНОВ

http://anubis.ucoz.ua/publ/107-1-0-10562

С 1940 года ее готовили для нелегальной работы. Во время войны она перебрасывала разведчиков через линию фронта, участвовала в восстановлении агентурной сети в Европе. Вспоминает ветеран военной разведки Тамара Романовна КЛИМЕНКО

Ни о какой разведке Тамара Трембач не помышляла. На дворе был 1936 год, за плечами школа и рабфак. Нашей героине 16 лет, и грезила девчушка со станции Путепровод, как и многие, авиацией.

– Авиация тогда в большой моде была. А ближайший город, где были институты, – Харьков, вот я и поехала поступать в Харьковский авиационный. Выдержала экзамены, но меня не приняли – выдали справку, что по возрасту не прошла. С этой справкой я могла поступать куда угодно. Иду по улице, вижу вывеску: «Iнститут лінгвістичной освiти» – Институт лингвистического просвещения. Зашла. А уж как увидели мою справку из авиационного, уговорили остаться. На французском отделении у них как раз был недобор. Рядом аэроклуб – как же я могла пройти мимо! Но… не приняли по росту: двух сантиметров не хватило. Поступила в парашютную школу. Всю зиму занимались, а весной уже прыгали. Так в 17 лет стала парашютисткой – параллельно с учебой в институте. Но и с мечтой об авиации расставаться не собиралась. В том же аэроклубе пошла на штурманское отделение. Вдобавок на Украине тогда очень голодно было, а в аэроклубе давали поесть. Когда возили на аэродром – толченую картошку с водой, кусок хлеба, а то и котлету, неизвестно из чего, правда, сделанную. В общем, и парашютисткой была, и штурманское отделение закончила, получив специальность летнаба – летчика-наблюдателя. Да еще и альпинисткой заделалась. А в авиацию все не принимают! Вот тогда я и написала слезное письмо наркому обороны Ворошилову: хочу быть летчиком.

И что вы думаете? Из Москвы пришел ответ: зачислить. Но рост у меня был такой маленький, что до педалей ноги не доставали, так мне мешочки с песком подкладывали, выдвигали все, что можно выдвигать. А на четвертом курсе лингвистического к нам из Москвы приехал военный – помню его фамилию, Капустин. К нему стали вызывать некоторых студентов на беседы. Дошло до меня: предложил после окончания продолжить учебу в специальной школе. Чему там придется учиться, чем заниматься, он не распространялся – дал понять, что это как-то будет связано с языком и военным делом. Еще сказал, что если я подойду, к новому году вызовут в Москву. Вызвали нас 12 человек. Поселили по двое в гостинице «Москва», на 12 этаже, с видом на Кремль и Красную площадь, помню даже номер комнаты – 10-12. Еще помню, как в номер принесли сказочный ужин – огромный чайник с чаем и бутерброды с колбасой и с черной икрой. Впервые тогда ее попробовала, но икра мне как-то сразу не понравилась. А потом с нами беседовали разные специалисты, похоже это было на то, что сейчас называют тестированием. Шесть человек отсеяли. Нам уже открыто говорили, что для защиты Родины нужны люди подготовленные, знающие, способные сделать все, чтобы узнать планы противника. Мне сказали, что если я пройду, по окончании института вызовут в Москву. Так прошла зима, весна, все уже получили распределение – тогда оно было обязательным, а мне назначения все нет и нет. Но, если честно, меня это совсем не заботило: я все еще страстно хотела заниматься только авиацией. И вдруг – телеграмма: в Москву...

Слушая Тамару Романовну, вспоминаю: советская военная разведка в канун войны переживала не лучшие времена. За три года, с 1938-го по 1941-й, сменилось шесть начальников. В 1940-м Разведупр возглавлял 33-летний генерал-лейтенант Иван Проскуров. Еще пять лет назад летчик Иван Проскуров командовал экипажем, потом отличился в боях в Испании. Старшему лейтенанту присвоили звание Героя Советского Союза, и он тут же стал майором, по возвращении в СССР получив под свое начало авиабригаду, потом отдельную авиационную армию. Затем стремительно вознесся в кресло заместителя наркома обороны – начальника военной разведки. К тому времени репрессии истощили центральный аппарат военной разведки, и на смену истребленным профессионалам приходили майоры-дилетанты. «В Центральном комитете партии, – вспоминал в своих мемуарах ветеран военной разведки генерал-майор Виталий Никольский, – считали, что в разведке, как, впрочем, и повсюду, самое главное – пролетарское происхождение...» Ту эпоху в Разведупре так и окрестили – эра майоров. Вдобавок и нелегальная сеть была вырезана руками самих чекистов.

Хитрый домик

– Готовили нас практически индивидуально, – рассказывает Тамара Романовна об учебе в разведшколе, – распределили по «точкам» по несколько человек, жили за городом в отдельном доме. Там была обслуга и все, что полагается для жизни, – ведь хозяйством мы не занимались, только спецподготовкой. Конечно, я прекрасно помню, где был этот дом, мы же регулярно ездили на электричках в Москву – проводили учебные встречи со связниками, отрабатывали пароли, явки. Не буду называть это место: может, этот домик и по сей день используют для подготовки. Нас учили водить машину, играть в теннис, ездить на велосипеде. Кого-то – радиоделу. Приезжали и преподаватели по общеобразовательным дисциплинам, доводили до совершенства язык. У меня основным был французский, еще знала испанский и итальянский, но похуже. И, разумеется, изучали ту страну, куда могли направить, ее историю, обычаи. Была и другая подготовка.

Как и положено опытной разведчице, Тамара Романовна до сих пор бережет военную тайну. Которую, впрочем, можно слегка приоткрыть, заглянув в редкие воспоминания ее коллег. Уже упомянутого Виталия Никольского готовили практически тогда же – возможно, в том же самом «домике». «В целях конспирации слушатели были разбиты на небольшие учебные группы, располагавшиеся на «точках» за городом. Группы не были связаны между собой, поскольку имели полностью автономные хозяйства... Наша «точка» располагалась под Москвой в особняке, который скрывался в гуще деревьев и был огорожен высоким дощатым забором... На «точке» имелись свои учебные кабинеты, лаборатории, спортплощадка, пищеблок». Перед прибытием на «точку» всем слушателям меняли фамилии, выдавали новые документы прикрытия. Об учебе в разведшколе было запрещено говорить даже ближайшим родственникам. И не было там экстравагантных штучек из шпионских романов, а были криптография, радио- и фотодело, страноведение. Не менее пяти часов в день – иностранный язык. И, разумеется, штудирование трудов классиков марксизма-ленинизма.

Схоже описывает подготовку военного разведчика той поры полковник Сергей Полторак, биограф Кента – разведчика Анатолия Гуревича, одной из ключевых фигур знаменитой советской разведывательной сети в Европе, «Красной капеллы». Правда, сетует он, учеба эта, «несмотря на всю ее интенсивность и квалифицированность инструкторов, как показала дальнейшая жизнь, была крайне поверхностна. Она отдавала кустарщиной несложившегося еще опыта военной разведки». Наиболее же уязвимым в подготовке будущих разведчиков полковник считает то, что они «не представляли себе специфики жизни нелегала в совершенно незнакомом обществе».

Кстати, среди преподавателей изредка встречались и опытные нелегалы. Например, Тамару Романовну учил Яков Бронин, он же Горин (была у него и масса других псевдонимов) – в качестве резидента Разведупра он в 1933 году сменил в Шанхае Рихарда Зорге. Хотя, конечно, будущая разведчица не знала ни подлинных имен своих наставников, ни некоторых пикантных моментов их биографий. Что касается Бронина, то даже в центральном аппарате разведки лишь единицы были в курсе, что именно он в октябре 1934 года написал на Зорге тот самый донос, который посеял в Центре недоверие к разведчику, по сути, сгубив его. Курсантам Высшей специальной школы Генштаба РККА (так именовалась разведшкола) не рассказывали, что учивший их премудростям нелегальной работы «великий нелегал» в 1935 году провалился сам, потянув за собой всю шанхайскую агентурную сеть Разведупра.

– Мы проучились с августа 1940-го по апрель 1941 года, – продолжает Тамара Романовна. – А потом нас отправили на практику в Прибалтику. Она уже к тому моменту стала наша, но в то же время как бы еще была заграницей. Мне выдали журналистские документы прикрытия – удостоверение корреспондента «Комсомольской правды». Отправили меня на две недели в Литву, в Каунас, тренироваться в сборе информации. Знаете, просто чувствовалось, как нас там ненавидят! Мы старались не афишировать, что мы русские, и как можно меньше рассказывали о себе. А в июне началась война. Об этом мы узнали в электричке по дороге в Москву, где каждый из нас должен был провести учебную встречу со связником. Но в тот день на встречу никто не пошел, вернулись на «точку».

Куда именно планировали забросить Тамару Романовну, она не знает. Видимо, на усиление парижской или, что более вероятно, двух бельгийских резидентур, Кента или Паскаля, – там катастрофически не хватало кадров. Но к лету-осени 1942 года немецкая контрразведка разгромила агентурную сеть советских разведок в Европе (и военной, и политической) «Красную капеллу». Виды на разведчицу поменялись в начале войны. И Тамара получила задание: осесть в Батуми. Москва всерьез опасалась, что против СССР на стороне немцев может выступить Турция и Иран.

Ценой больших потерь

– Ожидали тогда, что немцы двинутся и со стороны Ирана. Потому меня отправили в Батуми, я даже успела там на работу устроиться, чтобы легализоваться. Но немцы так быстро наступали, уже дошли до Ростова! Так что в Батуми я не засиделась, отозвали в Москву, а потом отправили в воинскую часть особого назначения, на Кавказ. Там мы готовили разведчиков для заброски в тыл врага.

«В Разведывательном управлении началась лихорадочная деятельность по подбору и подготовке разведчиков для работы в тылу противника, – вспоминает Виталий Никольский. – Наверстывались беспечные упущения мирного времени... Создавались школы по подготовке командиров групп, радистов, разведчиков. Причем преподавателей от слушателей отличало лишь служебное положение, так как ни теоретической, ни тем более практической подготовки все они не имели.... Опыт приобретался ценой больших потерь».

– Людей для заброса в тыл к немцам мы готовили очень быстро. Учили радиоделу, основам конспирации, как вести себя в тылу врага, как наладить связь, чтобы не попасть в ловушку, – рассказывает Тамара Романовна, – три-четыре учебных прыжка – и забрасывали. Нельзя было останавливаться, немец так далеко зашел! И сколько оказалось предателей среди населения! Своих подопечных мы сопровождали на самолете через линию фронта. Задания разные были: совершить диверсию, выйти на связь с партизанской группой, проникнуть в немецкую часть, чтобы добыть оперативную информацию. Забрасывали радистов в партизанские отряды. Обычно, выяснив, что где-то есть какие-то склады, посылали диверсанта их взорвать. Или, например, посылали диверсанта, чтобы уничтожить какого-то человека – предателя. При этом на месте уже все подготовлено было, а наш человек должен был прибыть к месту как исполнитель. Учили, разумеется, как и где надо прятать парашют после приземления. Да многим мелочам, из которых складывается дело. Языку вот не учили: не было ни возможности, ни времени. Поскольку я закончила спецшколу еще до войны, меня назначили командиром взвода. Какие у нас были чудесные парни и девушки… А погибали очень многие. Некоторые возвращались, искалеченные. Сергей Соловьев из Ленинграда сумел вернуться с обмороженными руками, не знаю, остался ли жив. Некоторым предстояло оставаться на занятой врагом территории, легализоваться, им обычно сочиняли легенду: перебежчик, закоренелый враг советского строя и что-то еще в этом роде. Но легенды разрабатывали уже не мы, а разведотдел штаба Закавказского фронта. Экипировка несложная была: если радист – рация, питание к ней, если диверсант – взрывчатка. И у всех обязательно – финка и пистолет.

В одном из архивных документов той поры нашел подробное описание той экипировки: не слишком крупная сумма деньги, сухой паек от силы на два месяца – сухари, сало, немножко консервов, спирт, сахар, соль, спички. Если радист – надежная, но громоздкая рация «Север» и два комплекта батарей – это уже 10 кг. Еще была поношенная гражданская одежда. От денег все равно никакой пользы не было, поскольку в прифронтовой зоне ценности они не представляли, а гражданскую одежду перед заброской приходилось выменивать у местных жителей на военную форму. «Засыпались» разведчики на мелочах. Так, прекрасно подготовленная группа «3-М» («Три Марии»), засланная разведотделом Западного фронта, провалилась лишь потому, что при поверхностном обыске местные полицаи нашли у одной из девушек в кармане пальто книжечку проездных билетов московского метро, на которых тогда проставлялся и год, и месяц.

– Забрасывали обычно по одному, – продолжает Тамара Романовна, – на парашютах с самолетов: у нас были трехместные и двухместные, мы их называли «кукурузники». Когда вылет был на трехместном, кроме летчика и забрасываемого летел сопровождающий, а если У-2, отправляли летчика и парашютиста.

– А вас забрасывали?

– Нет, как комвзвода я отвечала за подготовку и сопровождала при выброске. Но два раза мне пришлось все же на своих ногах возвращаться через линию фронта – дважды наш самолет сбивали. Даже сейчас не хочется вспоминать этот ужас – страшно, когда стреляют по самолету, попадают в него, самолет падает, вы прыгаете, выдергиваете кольцо... Когда нас сбили в первый раз, мы с пилотом на земле потерялись, каждый выходил к своим поодиночке. В другой раз вдвоем выходили: тяжело пришлось – местности совершенно не знали, даже карт у нас не было. Долго блуждать пришлось, пока к своим не вышли. На передовой, правда, приняли хорошо, не пришлось долго доказывать, что мы свои: у нас были заранее условленные для перехода линии фронта пароли и, главное, командование нас ждало и разыскивало. А вообще сбивали наши самолеты нечасто: мы грамотно выбирали время, летали обычно ночью на бреющем полете, тогда самолет сбить очень трудно...

Несколько лет назад один из высоких чинов ФСБ сообщил, что только по линии НКВД в годы Великой Отечественной войны в тыл врага было заброшено свыше двух тысяч оперативных групп общей численностью 15 тысяч человек. 12 тысяч из них погибли. Военная разведка полных данных о своих разведчиках и диверсантах не сообщает. Известно лишь, что за первые шесть месяцев войны по линии военных разведорганов за линию фронта было заброшено не менее 10 тысяч человек. Почти никто из них не выжил. Ясно одно: ставка была сделана не на качество, а на массовость. Немцы тоже готовили агентуру как на конвейере: в 1941-1945 годах в советском тылу было выявлено 1854 вражеских агента-парашютиста. Разумеется, агентура забрасывалась не только по воздуху, но уже понятно, сколь скромнее были масштабы немецкой разведывательно-диверсионной деятельности.

Поцелуи Победы

– Потом меня вызвали в Москву, – продолжает Тамара Романовна. – В 1944 году открылся второй фронт, и пока союзники продвигались по Франции, мы готовились к командировке. Что мне предстояло? Как известно, немцы уничтожили всю нашу агентурную сеть на территории Западной Европы, и нам было поручено ее восстановить. Нашу спецгруппу отправили под видом комиссии по репатриации советских граждан с территории Западной Европы. Я в той группе была связником: должна была находить уцелевших агентов, восстанавливать с ними связь и вербовать новых. Еще мы ездили по тюрьмам, лагерям, отыскивая наших людей, потому что американцы их от нас прятали. Всего нас было 12 человек, все работали под официальным прикрытием. А вообще, там еще никого, кроме нас, и не было – ни посла, ни военного атташе. Миссию нашу возглавлял генерал Драгун.

До Франции добирались долго и сложно. Чуть не всю осень 1944 года – ведь везде бушевала война. Летели по маршруту Москва – Сталинград – Баку – Тегеран – Багдад – Каир. В Каире застряли надолго. Так что успели и к пирамидам экскурсию совершить, и на верблюдах покататься (смеется). Из Каира перелетели в Триполи, оттуда на Корсику. В конце концов приземлились в Марселе, оттуда на машинах в Дижон, где был штаб союзников. Переночевали в гостинице, а на другой день отправились в Париж.

Там и началась настоящая работа: и по линии разведки, и та, за которую мы отвечали официально. На мне еще был перевод с французского, а моя коллега, Лариса, переводила с английского. Ходили мы, разумеется, в советской военной форме, мы с Ларисой носили погоны лейтенанта. Работали сначала во Франции, затем в Бельгии и Голландии. Случались и погони, как в детективах! Ведь во Франции в то время работало сразу несколько разведок – английская, американская и французская. За нами, естественно, следили. Помню, первая погоня случилась, когда я одна поехала на «Ситроене», чтобы встретиться с нашим агентом и передать ему деньги. Меня на мотоцикле долго преследовал англичанин, еле-еле оторвалась и ушла от него после передачи денег. В Бельгии однажды нам с моим начальником, Федотовым, тоже пришлось уходить от погони. Оторвались с великим трудом. Хотя обычно следили за нами не столь открыто, а очень грамотно. Как мы вербовали агентов? Знакомились, делали подарки, разговаривали, приглашали в гости. Люди к нам с удовольствием покушать приходили, потому что голодновато тогда в Париже было. И это действовало. Но особенно успешны стали вербовки, когда наша армия в начале 1945 года перешла в мощное наступление. Сразу почувствовалось, как резко изменилось настроение, многие хотели участвовать в победоносной миссии. И еще была непередаваемая атмосфера морального подъема! Когда мы приехали в Париж, княгиня Волконская, к примеру, отдала свой замок для раненых и наших перемещенных лиц, среди которых тоже было немало раненых. Потом она уехала в Советский Союз, и мы ее провожали.

Но даже сейчас я не имею права рассказать, как и кого мы вербовали, такие секреты срока давности не имеют. А вообще, не только же разведкой единой… Я вот влюбилась там во Францию – необыкновенно красивая страна! И даже просто ездить по ней удовольствием было необычайным. И в Бельгии с Голландией красиво. А в Амстердаме поразил квартал красных фонарей: девушки сидели там за стеклом, как на витрине – даже во время войны!

Победу я праздновала в Париже. Объявили, что война кончилась, и весь город высыпал на улицы, такой праздник начался! Французы праздновали по-сумасшедшему, они же такие эмоциональные. Увидели меня – я в советской военной форме – подняли меня на руки. Качали! Поставили на машину и заставили речь держать. А потом такое началось… Как они меня целовали! Я не одна, конечно, там оказалась, с нашими ребятами из миссии, тоже в форме, но качали и целовали только меня, парней целовать не стали (смеется). А я такая глупая еще была. Нам ведь когда-то говорили, что все французы – сифилитики, да-да, так и говорили. Когда вернулась в миссию, вдруг об этом вспомнила – такой мороз по коже пошел! Бросилась тереть щеки мылом и мочалкой, решив, что раз меня французы обцеловали, значит непременно заразилась...

Думаю, дело было не в мифической репутации французов, а в инструктаже. Из доступных материалов о подготовке советских разведчиков тех лет видно, как им на полном серьезе внушали, что не допустимы не только интимные контакты с иностранцами, но даже поцелуи! Ибо все иностранцы либо шпионы, либо больны...

Во Франции Тамара Романовна работала еще год. Потом ушла из военной разведки на «гражданку», состоялась как лингвист. Долгие годы возглавляла Всесоюзные заочные курсы иностранных языков.

Владимир ВОРОНОВ

http://anubis.ucoz.ua/publ/107-1-0-10562

С 1940 года ее готовили для нелегальной работы. Во время войны она перебрасывала разведчиков через линию фронта, участвовала в восстановлении агентурной сети в Европе. Вспоминает ветеран военной разведки Тамара Романовна КЛИМЕНКО

Ни о какой разведке Тамара Трембач не помышляла. На дворе был 1936 год, за плечами школа и рабфак. Нашей героине 16 лет, и грезила девчушка со станции Путепровод, как и многие, авиацией.

– Авиация тогда в большой моде была. А ближайший город, где были институты, – Харьков, вот я и поехала поступать в Харьковский авиационный. Выдержала экзамены, но меня не приняли – выдали справку, что по возрасту не прошла. С этой справкой я могла поступать куда угодно. Иду по улице, вижу вывеску: «Iнститут лінгвістичной освiти» – Институт лингвистического просвещения. Зашла. А уж как увидели мою справку из авиационного, уговорили остаться. На французском отделении у них как раз был недобор. Рядом аэроклуб – как же я могла пройти мимо! Но… не приняли по росту: двух сантиметров не хватило. Поступила в парашютную школу. Всю зиму занимались, а весной уже прыгали. Так в 17 лет стала парашютисткой – параллельно с учебой в институте. Но и с мечтой об авиации расставаться не собиралась. В том же аэроклубе пошла на штурманское отделение. Вдобавок на Украине тогда очень голодно было, а в аэроклубе давали поесть. Когда возили на аэродром – толченую картошку с водой, кусок хлеба, а то и котлету, неизвестно из чего, правда, сделанную. В общем, и парашютисткой была, и штурманское отделение закончила, получив специальность летнаба – летчика-наблюдателя. Да еще и альпинисткой заделалась. А в авиацию все не принимают! Вот тогда я и написала слезное письмо наркому обороны Ворошилову: хочу быть летчиком.

И что вы думаете? Из Москвы пришел ответ: зачислить. Но рост у меня был такой маленький, что до педалей ноги не доставали, так мне мешочки с песком подкладывали, выдвигали все, что можно выдвигать. А на четвертом курсе лингвистического к нам из Москвы приехал военный – помню его фамилию, Капустин. К нему стали вызывать некоторых студентов на беседы. Дошло до меня: предложил после окончания продолжить учебу в специальной школе. Чему там придется учиться, чем заниматься, он не распространялся – дал понять, что это как-то будет связано с языком и военным делом. Еще сказал, что если я подойду, к новому году вызовут в Москву. Вызвали нас 12 человек. Поселили по двое в гостинице «Москва», на 12 этаже, с видом на Кремль и Красную площадь, помню даже номер комнаты – 10-12. Еще помню, как в номер принесли сказочный ужин – огромный чайник с чаем и бутерброды с колбасой и с черной икрой. Впервые тогда ее попробовала, но икра мне как-то сразу не понравилась. А потом с нами беседовали разные специалисты, похоже это было на то, что сейчас называют тестированием. Шесть человек отсеяли. Нам уже открыто говорили, что для защиты Родины нужны люди подготовленные, знающие, способные сделать все, чтобы узнать планы противника. Мне сказали, что если я пройду, по окончании института вызовут в Москву. Так прошла зима, весна, все уже получили распределение – тогда оно было обязательным, а мне назначения все нет и нет. Но, если честно, меня это совсем не заботило: я все еще страстно хотела заниматься только авиацией. И вдруг – телеграмма: в Москву...

Слушая Тамару Романовну, вспоминаю: советская военная разведка в канун войны переживала не лучшие времена. За три года, с 1938-го по 1941-й, сменилось шесть начальников. В 1940-м Разведупр возглавлял 33-летний генерал-лейтенант Иван Проскуров. Еще пять лет назад летчик Иван Проскуров командовал экипажем, потом отличился в боях в Испании. Старшему лейтенанту присвоили звание Героя Советского Союза, и он тут же стал майором, по возвращении в СССР получив под свое начало авиабригаду, потом отдельную авиационную армию. Затем стремительно вознесся в кресло заместителя наркома обороны – начальника военной разведки. К тому времени репрессии истощили центральный аппарат военной разведки, и на смену истребленным профессионалам приходили майоры-дилетанты. «В Центральном комитете партии, – вспоминал в своих мемуарах ветеран военной разведки генерал-майор Виталий Никольский, – считали, что в разведке, как, впрочем, и повсюду, самое главное – пролетарское происхождение...» Ту эпоху в Разведупре так и окрестили – эра майоров. Вдобавок и нелегальная сеть была вырезана руками самих чекистов.

[…] В период империализма, после Февральской революции, когда власть перешла в руки кадетской буржуазии, неприкрытая политика натравливания уступила место политике трусливого недоверия к народам России, политике придирок и провокаций, прикрывающейся словесными заявлениями о "свободе" и "равенстве" народов. Результаты такой политики известны: усиление национальной вражды, подрыв взаимного доверия.

Этой недостойной политике лжи и недоверия, придирок и провокации должен быть положен конец. Отныне она должна быть заменена открытой и честной политикой, ведущей к полному взаимному доверию народов России.

Только в результате такого доверия может сложиться честный и прочный союз народов России.

Только в результате такого союза могут быть спаяны рабочие и крестьяне народов России в одну революционную силу, способную устоять против всяких покушений со стороны империалистско-аннексионистской буржуазии.

Съезд Советов в июне этого года*(2) провозгласил право народов России на свободное самоопределение.

Второй Съезд Советов в Октябре этого года подтвердил это неотъемлемое право народов России более решительно и определенно*(3).

Исполняя волю этих Съездов, Совет Народных Комиссаров решил положить в основу своей деятельности по вопросу о национальностях России следующие начала:

1. Равенство и суверенность народов России.

2. Право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства.

3. Отмена всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений.

4. Свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России.

Вытекающие отсюда конкретные декреты будут выработаны немедленно после конструирования комиссии по делам национальностей*(4).

[15 (2) ноября 1917 г.]

Распубликовано в ь 4 "Газеты Временного Рабочего и Крестьянского Правительства" от 16 (3) ноября 1917 г.

СУ РСФСР, 1917, ч 2, ст.18.

"Левые", которые пять лет назад пришли в Тюрингии вторыми и впервые в послевоенной истории ФРГ возглавили земельное правительство, на этот раз вышли в безусловные лидеры - за них проголосовал 31 процент жителей почти двухмиллионного региона.

Напомним, что "Левые" возникли на политическом горизонте Германии относительно недавно (в 2007 году) на базе Партии демократического социализма - преемницы правившей в ГДР Социалистической единой партии Германии.